 |
| Илья Обломов. Художник В. М. Меншиков |
В этой статье читайте цитаты о том, каков идеал жизни Ильи Обломова, его идеал счастья, жизненный идеал и каковы мечты героя.
Читайте также:
Идеал жизни Ильи Обломова, идеал счастья, мечты в цитатах
В части 2 главе IV Илья Обломов рассказывает своему другу Андрею Штольцу о том, что его идеал жизни заключается в том, чтобы уехать в свою любимую деревню Обломовка с женой и поселиться в новом, комфортном доме и чтобы рядом были добрые соседи, как например, Штольц:" — Какой же это идеал, норма жизни?
Обломов не отвечал.
— Ну скажи мне, какую бы ты начертал себе жизнь? — продолжал спрашивать Штольц. (...)
— Как? — сказал Обломов, перевертываясь на спину и глядя в потолок. — Да как! Уехал бы в деревню.
— Что ж тебе мешает?
— План не кончен. Потом я бы уехал не один, а с женой... (...)
— Ну, приехал бы я в новый, покойно устроенный дом... В окрестности жили бы добрые соседи, ты, например..." (часть 2 глава IV)
Далее, в той же главе, Обломов в деталях описывает свой идеал жизни, идеал счастья, а именно — один день из жизни в любимой Обломовке. Обломов хотел бы встать с утра в хорошую погоду, прогуляться по саду, пока жена спит, помочь садовнику полить цветы и постричь деревья, составить букет для жены, принять ванную или искупаться в реке, затем вернуться в дом, где жена уже ждет его к завтраку, получить от нее поцелуй, сесть в кресло и пить чай. Потом в своих мечтах Обломов идет с женой на прогулку к речке, плавает с ней в лодке, затем они идут в оранжерею, где растут фрукты, а после они слегка завтракают и ждут гостей, а тем временем на кухне полным ходом идет приготовление обеда. Обломов представляет, как заходит на кухню, где все заняты делом, потом ложиться отдыхать на кушетку, жена вслух считает какую-то книгу и они ее обсуждают, а затем приезжают гости, при этом он дружит здесь только с хорошими, добрыми людьми, с которыми приятно проводить время. После обеда они с гостями, видимо, пьют кофе на террасе. Потом, когда спадает жара, они едут на пикник на природу. Там крестьяне идут с полей и приветствуют своего любимого барина. Они возвращаются домой, где уже усердно готовят ужин. Тем временем кто-то из собравшихся, вероятно, поет любимую арию Обломова "Casta Diva" (из оперы "Норма" В. Беллини). После ужина гости расходятся по своим комнатам, а на утро кто-то из них идет рыбачить, кто-то идет на охоту, а кто-то просто сидит:
"—...Продолжай же дорисовывать мне идеал твоей жизни... Ну, добрые приятели вокруг; что ж дальше? Как бы ты проводил дни свои?
— Ну вот, встал бы утром, — начал Обломов, подкладывая руки под затылок, и по лицу разлилось выражение покоя: он мысленно был уже в деревне. — Погода прекрасная, небо синее-пресинее, ни одного облачка, — говорил он, — одна сторона дома в плане обращена у меня балконом на восток, к саду, к полям, другая — к деревне. В ожидании, пока проснется жена, я надел бы шлафрок и походил по саду подышать утренними испарениями; там уж нашел бы я садовника, поливали бы вместе цветы, подстригали кусты, деревья. Я составляю букет для жены. Потом иду в ванну или в реку купаться, возвращаюсь — балкон уже отворен; жена в блузе, в легком чепчике, который чуть-чуть держится, того и гляди слетит с головы... Она ждет меня. «Чай готов», — говорит она. Какой поцелуй! Какой чай! Какое покойное кресло! Сажусь около стола; на нем сухари, сливки, свежее масло...
— Потом?
— Потом, надев просторный сюртук или куртку какую-нибудь, обняв жену за талью, углубиться с ней в бесконечную, темную аллею; идти тихо, задумчиво, молча или думать вслух, мечтать, считать минуты счастья, как биение пульса; слушать, как сердце бьется и замирает; искать в природе сочувствия... и незаметно выйти к речке, к полю... Река чуть плещет; колосья волнуются от ветерка, жара... сесть в лодку, жена правит, едва поднимает весло...
— Да ты поэт, Илья! — перебил Штольц.
— Да, поэт в жизни, потому что жизнь есть поэзия. Вольно людям искажать ее! Потом можно зайти в оранжерею, — продолжал Обломов, сам упиваясь идеалом
нарисованного счастья. Он извлекал из воображения готовые, давно уже нарисованные им картины и оттого говорил с одушевлением, не останавливаясь.
— Посмотреть персики, виноград, — говорил он, — сказать, что подать к столу, потом воротиться, слегка позавтракать и ждать гостей... А тут то записка к жене от какой-нибудь Марьи Петровны, с книгой, с нотами, то прислали ананас в подарок или у самого в парнике созрел чудовищный арбуз — пошлешь доброму приятелю к завтрашнему обеду и сам туда отправишься... А на кухне в это время так и кипит; повар в белом как снег фартуке и колпаке суетится; поставит одну кастрюлю, снимет другую, там помешает, тут начнет валять тесто, там выплеснет воду... ножи так и стучат... крошат зелень... там вертят мороженое... До обеда приятно заглянуть в кухню, открыть кастрюлю, понюхать, посмотреть, как свертывают пирожки, сбивают сливки. Потом лечь на кушетку; жена вслух читает что-нибудь новое; мы останавливаемся, спорим... Но гости едут, например ты с женой.
— Ба, ты и меня женишь?
— Непременно! Еще два-три приятеля, всё одни и те же лица. Начнем вчерашний, неконченный разговор; пойдут шутки или наступит красноречивое молчание, задумчивость — не от потери места, не от сенатского дела, а от полноты удовлетворенных желаний, раздумье наслаждения... Не услышишь филиппики с пеной на губах отсутствующему, не подметишь брошенного на тебя взгляда с обещанием и тебе того же, чуть выйдешь за дверь. Кого не любишь, кто не хорош, с тем не обмакнешь хлеба в солонку. В глазах собеседников увидишь симпатию, в шутке искренний, незлобный смех... Всё по душе! Что в глазах, в словах, то и на сердце! После обеда мокка, гавана на террасе...
— Ты мне рисуешь одно и то же, что бывало у дедов и отцов.
— Нет, не то, — отозвался Обломов, почти обидевшись, — где же то? Разве у меня жена сидела бы за вареньями да за грибами? Разве считала бы тальки да разбирала деревенское полотно? Разве била бы девок по щекам? Ты слышишь: ноты, книги, рояль, изящная мебель?
— Ну а ты сам?
— И сам я прошлогодних бы газет не читал, в колымаге бы не ездил, ел бы не лапшу и гуся, а выучил бы повара в Английском клубе или у посланника.
— Ну, потом?
— Потом, как свалит жара, отправили бы телегу с самоваром, с десертом в березовую рощу, а не то так в поле, на скошенную траву, разостлали бы между стогами ковры и так блаженствовали бы вплоть до окрошки и бифстекса. Мужики идут с поля, с косами на плечах; там воз с сеном проползет, закрыв всю телегу и лошадь; вверху, из кучи, торчит шапка мужика с цветком да детская головка; там толпа босоногих баб, с серпами, голосят... Вдруг завидели господ, притихли, низко кланяются. Одна из них, с загорелой шеей, с голыми локтями, с робко опущенными, но лукавыми глазами, чуть-чуть, для виду только, обороняется от барской ласки, а сама счастлива... тс!., жена чтоб не увидела, Боже сохрани!
И сам Обломов и Штольц покатились со смеху.
— Сыро в поле, — заключил Обломов, — темно; туман, как опрокинутое море, висит над рожью; лошади вздрагивают плечом и бьют копытами: пора домой. В доме уж засветились огни; на кухне стучат в пятеро ножей; сковорода грибов, котлеты, ягоды... тут музыка... «Casta diva... Casta diva!» — запел Обломов. — Не могу равнодушно вспомнить «Casta diva», — сказал он, про пев начало каватины, — как выплакивает сердце эта женщина! Какая грусть заложена в эти звуки!.. И никто не знает ничего вокруг... Она одна... Тайна тяготит ее; она вверяет ее луне...
— Ты любишь эту арию? Я очень рад: ее прекрасно поет Ольга Ильинская. Я познакомлю тебя — вот голос, вот пение! Да и сама она что за очаровательное дитя! Впрочем, может быть, я пристрастно сужу: у меня к ней слабость... Однако ж не отвлекайся, не отвлекайся, — прибавил Штольц, — рассказывай!Обломов хотел бы до конца жизни жить именно так, чтобы не видеть ни одного страдальческого лица и проблем, не говорить о политике и финансах, никогда больше не переезжать. Штольц же отвечает, что это не жизнь, а обломовщина:
— Ну, — продолжал Обломов, — что еще?.. Да тут и всё!.. Гости расходятся по флигелям, по павильонам; а завтра разбрелись: кто удить, кто с ружьем, а кто так,
просто, сидит себе..." (часть 2 глава IV)
"— И весь век так? — спросил Штольц.
— До седых волос, до гробовой доски. Это жизнь!
— Нет, это не жизнь!
— Как не жизнь? Чего тут нет? Ты подумай, что ты не увидал бы ни одного бледного, страдальческого лица, никакой заботы, ни одного вопроса о сенате, о бирже, об акциях, о докладах, о приеме у министра, о чинах, о прибавке столовых денег. А всё разговоры по душе! Тебе никогда не понадобилось бы переезжать с квартиры — уж это одно чего стоит! И это не жизнь?
— Это не жизнь! — упрямо повторил Штольц.
— Что ж это, по-твоему?
— Это... (Штольц задумался и искал, как назвать эту жизнь.) Какая-то... обломовщина, — сказал он на конец. (часть 2 глава IV)
Обломов считает, что все люди в беготне и суете на самом деле ищут того же, чего и он — "покоя и отдыха" и "утраченного рая". Штольц напоминает ему, что еще десять лет назад Илья Ильич искал не этого:
"— Где же идеал жизни, по-твоему? Что ж не обломовщина? — без увлечения, робко спросил он. — Разве не все добиваются того же, о чем я мечтаю? Помилуй! — прибавил он смелее. — Да цель всей вашей беготни, страстей, войн, торговли и политики разве не выделка покоя, не стремление к этому идеалу утраченного рая?
— И утопия-то у тебя обломовская, — возразил Штольц.
— Все ищут отдыха и покоя, — защищался Обломов.
— Не все, и ты сам, лет десять, не того искал в жизни." (часть 2 глава IV)
Для Обломова его Обломовка — это рай на земле, это светлый, тихий идеал жизни. Он не хотел бы жить там один, без жены:
"Он уж видел себя за границей с ней (...) потом... потом в своем земном раю — в Обломовке." (часть 2 глава VII)
"...уеду в Обломовку... один! — прибавил потом с глубоким унынием. — Без нее! Прощай, мой рай, мой светлый, тихий идеал жизни!" (часть 2 глава VIII)
Когда Обломов влюбляется в Ольгу, он в своих мечтах видит ее именно в Обломовке, в своем раю:
"И вдруг облако исчезло, перед ним распахнулась светлая, как праздник, Обломовка, вся в блеске, в солнечных лучах, с зелеными холмами, с серебряной речкой; он идет с Ольгой задумчиво по длинной аллее, держа ее за талию, сидит в беседке, на террасе... Около нее все склоняют голову с уважением — словом, всё то, что он говорил Штольцу..." (часть 2 глава XI)
Что касается любви, то для Обломова идеал счастья в любви — это когда в отношениях ничего не двигается и царит покой:
"— Что ж это такое? — вслух сказал он в забывчивости. — И — любовь тоже... любовь? А я думал, что она, как знойный полдень, повиснет над любящимися и ничто не двигнется и не дохнет в ее атмосфере: и в любви нет покоя, и она движется всё куда-то вперед, вперед... «как вся жизнь», — говорит Штольц." (часть 2 глава X)Обломов хотел бы, чтобы любовь вечно оставалась "поэмой", но он вынужден признать, что после женитьбы любовь превращается в долг и со временем теряет свои краски:
"Он чувствовал, что светлый, безоблачный праздник любви отошел, что любовь в самом деле становилась долгом, что она мешалась со всею жизнью, входила в состав ее обычных отправлений и начинала линять, терять радужные краски. Может быть, сегодня утром мелькнул последний розовый ее луч, а там она будет уже — не блистать ярко, а согревать невидимо жизнь; жизнь поглотит ее, и она будет ее сильною, конечно, но скрытою пружиной. И отныне проявления ее будут так просты, обыкновенны.
Поэма минует, и начнется строгая история: палата, потом поездка в Обломовку, постройка дома..." (часть 3 глава II)
Для Обломова идеал жизни — это мирное счастье и покой, а не волнения и тревоги. В какой-то момент он жалеет, что познакомился с Ольгой, так как она лишила его покоя в жизни. Он мечтает о тихой жизни с едва ползущими событиями и не хочет жизни, которая похожа на широкую, шумную и кипучую реку:
"— Господи! Зачем она любит меня? Зачем я люблю ее? Зачем мы встретились? Это всё Андрей: он привил любовь, как оспу, нам обоим. И что это за жизнь, всё волнения да тревоги! Когда же будет мирное счастье, покой?
Он с громкими вздохами ложился, вставал, даже выходил на улицу и всё доискивался нормы жизни, такого существования, которое было бы и исполнено содержания, и текло бы тихо, день за днем, капля по капле, в немом созерцании природы и тихих, едва ползущих явлениях семейной, мирно-хлопотливой жизни. Ему не хотелось воображать ее широкой, шумно несущейся рекой, с кипучими волнами, как воображал ее Штольц.По словам Ольги, идеал жизни Обломова, в том, чтобы засыпать с каждым днем все глубже и вести однообразную жизнь, где каждый день похож на предыдущий. Для Ольги же это не жизнь:
— Это болезнь, — говорил Обломов, — горячка, скаканье с порогами, с прорывами плотин, с наводнениями." (часть 3 глава VI)
"— Если б ты и женился, что потом? — спросила она.
Он молчал.
— Ты засыпал бы с каждым днем всё глубже — не правда ли? А я? Ты видишь, какая я? Я не состареюсь, не устану жить никогда. А с тобой мы стали бы жить изо дня в день, ждать Рождества, потом масленицы, ездить в гости, танцевать и не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили Бога, что день скоро прошел, а утром просыпались бы с желанием, чтоб сегодня походило на вчера... вот наше будущее — да? Разве это жизнь? Я зачахну, умру... за что, Илья? Будешь ли ты счастлив..." (часть 3 глава XI)В конце концов Обломов находит в Агафье Пшеницыной свой идеал жизни и нерушимого покоя, о котором мечтал с детства:
"...для него в Агафье Матвеевне, в ее вечно движущихся локтях, в заботливо останавливающихся на всем глазах, в вечном хождении из шкапа в кухню, из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо легла на его душу в детстве под отеческой кровлей." (часть 4 глава I)Женившись на Агафье, Обломов приходит к выводу, что его идеал жизни осуществился. И все же иногда он плачет по тому прежнему идеалу счастья в Обломовке, который когда-то рисовал себе в мечтах:
"А сам Обломов? Сам Обломов был полным и естественным отражением и выражением того покоя, довольства и безмятежной тишины. Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и всё более и более обживаясь в нем, он наконец решил, что ему некуда больше идти, нечего искать, что идеал его жизни осуществился, хотя без поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение жизни в родной деревне среди крестьян, дворни.
Он смотрел на настоящий свой быт как на продолжение того же обломовского существования, только с другим колоритом местности и, отчасти, времени. И здесь, как в Обломовке, ему удавалось дешево отделываться от жизни, выторговать у ней и застраховать себе невозмутимый покой. (...)
Он (...) чувствовал покой в душе только в забытом уголке, чуждом движения, борьбы и жизни.
А если закипит еще у него воображение, восстанут забытые воспоминания, неисполненные мечты, если в совести зашевелятся упреки за прожитую так, а не иначе жизнь — он спит непокойно, просыпается, вскакивает с постели, иногда плачет холодными слезами безнадежности по светлом, навсегда угаснувшем идеале жизни, как плачут по дорогом усопшем, с горьким чувством сознания, что недовольно сделали для него при жизни.
Потом он взглянет на окружающее его, вкусит временных благ и успокоится, задумчиво глядя, как тихо и покойно утопает в пожаре зари вечернее солнце, наконец, решит, что жизнь его не только сложилась, но и создана, даже предназначена была так просто, немудрено, чтоб выразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия." (часть 4 глава IX)
Читайте также:
0 Комментарии